Воспоминания. Военные воспоминания изота давидовича адамского Читать воспоминания выхода из окружения

Ниже содержатся воспоминания ополченца, вышедшего из окружения под Вязьмой.
Описание военно-стратегических события разгрома в октябре 1941г. Ш(часть 1) выложены здесь:

Воспоминания Бориса Владимировича Зылева (6-я дивизия народного ополчения Москвы) участника вяземского окружения, вырвавшегося из котла. Часть отрывков из этих воспоминаний В.Б. Зылева напечатана ранее: в 1961 г. и в 1966 г. в книгах «Народное ополчение Москвы»
и «От Москвы до Берлина»:
«в это утро артиллерийская подготовка оказалась особенно ожесточенной и продолжительной. Видимо, немецкое командование стянуло на наш участок фронта еще больше артиллерии, чем накануне.
… То там, то здесь, западнее Мойтева и южнее его, раздавались выстрелы и автоматные очереди, которые мы научились теперь различать. По звукам было слышно, что линия фронта на нашем левом фланге передвинулась вглубь нашей обороны и теперь проходила несколько восточнее Мойтева.
… Не знаю, удалось ли командиру дивизии довести приказ об отходе до всех наших частей: этому могло помешать и отсутствие связи. .. Но этот приказ стал быстро известен во всех отделах…
Вид этого большака (Смоленское шоссе) был необыкновенный: по нему в сторону Вязьмы катилась лавина отступающей армии. … Шоссейной дороги не хватало, поэтому лавина двигалась параллельно дороге по обочинам. Наши машины вклинились в общий поток, который двигался довольно медленно.
...B колоннах стали появляться мысли свернуть с большака куда-нибудь вправо или влево, на проселочную дорогу и объехать препятствие. На этот план затруднялся большой, почти непроходимой грязью на проселочных дорогах, однако некоторые машины стали пробовать этот способ. Но вскоре стало известно, что машины, отъехавшие 5-10 кил омет-; ров от большака, обстреливались немцами, и им приходилось возвращаться обратно к общей массе машин. В этот вечер мы познакомились с новым для нас словом - "окружение". …
Всю эту ночь мы были заняты тем, что помогали нашей машине выбираться из грязи. Ночью мы решили продвинуться вперед и по обочинам обгоняли стоящие машины. Так как на обочинах был! невероятная грязь, мы почти не садились в машину. Напрягая все силы, задыхаясь в бензиновой гари, толкали мы свою полуторку, используя каждую возможность продвинуться вперед. Что это была за ночь. Мы даже не заметили, как она кончилась, да она не имела ни начала, ни конца. Это была ужасная грязь дороги, бензиновая гарь, это были 5-6 километров, которые нам удалось преодолеть. На утро мы почти не узнали друг друга, выпачканные дорожной грязью и бензиновой копотью, обросшие, худые, мы имели вид людей, вышедших из преисподней, если бы только она существовала.
Машины почти не продвигались вперед. За целый день мы проехали не более одного-двух километров. За этот день особых событий не наблюдали. Количество людей, которые были в окружающей местности, все возрастало.
… и огромную ленту машин, тягачей, орудий, бензовозов, электростанций, санитарных и легковых марин. Эта лента простиралась и вперед, и назад, сколько мог видеть глаз. Но кроме машин здесь было много пеших и конных. Иногда около дороги продвигались целые части, но больше брели одиночки и небольшие группы людей. Но куда они шли? Одни шли вперед в сторону Вязьмы, другие пересекали шоссе с юга на север или наоборот.
…. Машины стояли, но мы не могли заснуть, мешали голод, сознание нашего положения, а самое главное - холод. Теперь нашей одежды уже было недостаточно, замерзали ноги без теплых портянок, мерзли уши, которые мы старались закрыть нашими летними пилотками, мерзли руки, на которых не было варежек. У одной машины впереди нас испортился мотор, на этой машине был человек, который попросился в нашу машину, мы его пустили, так как он дал нам за это пол мешка гречневой крупы. Эта крупа спасла нас. Мы слезли с машины и тут же, около дороги, стали варить себе гречневую кашу.
… Куда-то двигались пехотные и кавалерийские части, занимали какую-то оборону, и все эта происходило или стихийно, или по инициативе отдельных командиров. Общего порядка и командования не было.
… Коршунов предлагал, пока не поздно, бросить" машину и выбираться из окружения пешком, его план несколько раз обсуждался, но всякий раз большинством отвергался. Машина, хотя и неподвижная, была нашей надеждой, мы верили в то, что окружение будет прорвано, и мы, воспользовавшись машиной, вместе со всеми; остальными сможем выбраться из этого тяжелого положения, в которое мы попали.
…По колонне быстро, как ветер разнеслась весть, которую мы ждали уже целые сутки. Говорили, что какой-то полковник сказал, что окружение прорвано, что, если ехал по проселочной дороге левее шоссе, то можно вырваться из окружения. … Сначала машины придерживались дороги, но потом стали обгонять друг друга, и вдоль небольшой проселочной дороги потянулась лента машин, эта лента становилась все шире, наша машина тоже ехала по целине. Ехать по целине можно было без особых затруднений, так как земля промерзла, и поле был довольно ровное. Постепенно образовалась целая лавина машин, … Мы тоже стали форсировать преграду, выбрав место, где берега были более пологие, а речка казалась нам мельче. Мы вылезали из машины, и шофер, разогнавшись, попытался с ходу взять преграду. Машина, подскакивая на бугорках, съехала с берега, рассекая воду, переехала речку, но не смогла выехать на противоположный берег. То, что в другое время было бы невероятным, было совершено нами в несколько минут. Мы все навалились на машину сзади и, обливаясь потом, буквально вынесли ее на берег. Таким же широким фронтом форсировали речку сотни машин, дальше поле как-то сужалось, и здесь образовалась страшная сутолока. … Скоро машины вырвались на широкое поле и сплошной лавиной, шириной, может быть, немногим менее километра, неслись вперед. Трудно представить себе эту картину, но она была совершенно необыкновенной, это была картина какого-то безумия, порыва вперед, казалось, что эта несущаяся лавина может снести все на своем пути.
Наша машина была почти в самых первых рядах, с нее было видно почти всю головную часть потока. В середине ехали автомашины, справа около опушки леса неслась конница, отставая от нее бежала пехота, слева от колонны машин тоже было видно кавалерию пехоту, и вся масса имела одно только движение - только вперед, вперед, как можно быстрее, вперед, несмотря ни на какие преграды, вперед, не жалея ни машин, ни себя…
И вдруг со стороны деревушки разом застучали пулеметные и автоматные очереди, перед колонной просвистели и разорвались, взметнув в воздух комья грязи, мины. Точно по невидимому мановению жезла какого-то волшебника, головная часть колонны на мгновение замерла, как бы остановилась в позе стремительного движения вперед, как на картине какого-нибудь великого баталиста, а затем повернула и понеслась назад. Произошла страшная сутолока, некоторые машины еще продолжали двигаться вперед. Машины сталкивались, опрокидывались, налезали друг на друга, люди выскакивали из машин и бежали вглубь колонны и в сторону леса, который был у нас до этого по правую руку, а теперь стал по левую. Под радиатором нашей машины разорвалась мина, и машина остановилась, теперь она уже была не нужна, мы соскочили с нее и влились в общий поток бегущих людей…
Основным вопросом был вопрос- как выйти из окружения. Нашлись люди, которые уже знали, как выходили из окружения. Выходили отрядами по сто и двести человек.
Этот способ был самый безрезультатный. Такая группа сразу замечалась немцами и, будучи сравнительно малочисленной, почти вся погибала или попадала в плен. Лучше было попытать счастье, попробовав проскочить мимо окружающих немцев маленькой группой. Такая группа могла рассчитывать на то, что ее не заметят, и в этом случае за ней оставался полный успех.
Так же, как и у нас, у товарищей из артиллерийского полка не было ни крошки пищи, и они, так же, как и мы, не спали уже шестые сутки. Сон овладевал нами, мы брели, с трудом передвигая ноги, почти не разговаривая между собой. Вот уже четвертые сутки мы находились в окружении, несколько раз за последние дни мы побывали под автоматными, пулеметными и минометными обстрелами, участвовали в боях…
Я хорошо помню, что холод, голод и усталость снижали волю к жизни, делая жизнь какой-то постоянной пыткой, и, несмотря на это, мы находили силы на то, чтобы думать, как выйти из окружения, на то, чтобы найти этот выход. Давала нам силы мысль о судьбе нашей Родины: эта мысль тревожила нас, и мы говорили и думали о том, что теперь происходит, куда пошли немцы, где теперь фронт. И мы не хотели выходить из борьбы, окружить нас - это еще не значит взять нас. Думали мы и о судьбе наших близких, о том, что они теперь переживают, о том, что будет с ними, если мы уже никогда к ним не вернемся. В общем, в нас просыпалось чувство активного сопротивления окружающему нас врагу.
На склоне оврага появились два старших лейтенанта. Это были командиры из числа окруженных частей. Один из них, стройный, сухощавый, невысокого роста человек, обратился к нам со следующими словами: “Товарищи, - он подождал, пока на него обратят внимание, а потом продолжал, - товарищи, генерал-майор Козлов, командующий армией (он называл номер армии, но я этот номер точно не помню и не буду его называть), организует выход из окружения. У него имеется несколько кадровых, почти полностью сохранившихся частей: саперный батальон штаба
армии, батальон связи, часть батальона разведки и другие части, а также несколько тяжелых орудий. Выход из окружения будет осуществляться этой ночью.
Присоединение к группе генерал-майора было для нас важным и ответственным шагом, ясно и четко определявшим нашу судьбу; теперь мы шли к месту, где должны были встретиться с врагом для того, чтобы или победить его или умереть.
В лесу замолкло в ожидании боя около десяти-двенадцати тысяч бойцов и командиров, кадровых и ополченцев. … Судя по огню, немцы приготовились к встрече с нами, но они не смогли сосредоточить силы, достаточные, чтобы противостоять нам. Наша группа широкой лавиной бежала в сторону немцев, стреляя в них на ходу. …Немцы имели глубокую оборону, автоматчики были расположены, как и мы, в несколько эшелонов, но их было гораздо
меньше, чем нас. Трудно представить себе их число, но думается, что на участке нашего прорыва их было не менее 1000-1500 человек. Уцелевшие в первой линии автоматчики отошли ко второй своей линии. Их огонь стал очень сильным, и нам было приказано залечь.
Перебегая и все время стреляя на ходу, мы двигались вперед; автоматчики отходили назад, отстреливаясь длинными очередями из автоматов, от них к нам протянулись длинные линии
трассирующих пуль. Эти пули летели как маленькие огоньки. Ощущая успех нашего предприятия, мы все упорнее и все быстрее двигались вперед, иногда залегая, а потом устремляясь на немцев.
Немцы старались прижать нас с флангов, старались отрезать задние шеренги от передних, и им это, очевидно, частично удалось; но главная часть группы двигалась вперед, ведя постоянный огонь по отходившим автоматчикам.
Казалось, что мы уже прорвали окружение, впереди уже не было слышно выстрелов, они слышались лишь с флангов нашей группы и за ней, и из того места, в котором мы прорвали линию
окружения. Но вдруг немцы стали обстреливать нас минометами; от взрывов мин стоял сплошной несмолкаемый гул, совсем нельзя было различить отдельных взрывов, воздух наполнился едким
пороховым дымом. Мы бежали вперед, стараясь как можно быстрее пройти это место, стараясь как можно скорее выйти из зоны минометного обстрела. Это был бег наудачу: прятаться или
уберегаться от мин было невозможно, так как они разрывались непрерывно; свиста мин слышно не было, этот свист тонул в сплошном грохоте взрывов.

Вспоминается самочувствие во время боя: во-первых, никакого страха не чувствовалось, страшно было только тогда, когда первые орудийные выстрелы возвестили начало боя, это было только одно мгновение, затем страх исчез, его заменило какое-то обостренное внимание. Усталость и сонливость исчезли, сознание работало четко и ясно, точно я утром после зарядки читал газету, а
ведь я не спал уже шесть суток подряд!
Как только люди отделились от леса, немцы стали обстреливать нас и с правого, и с левого флангов. Местность была открытая, и немецкие пули стали поражать многих, создалось некоторое замешательство; люди побежали к лесу в места, не простреливаемые немцами. Кроме того, желая стрелять в немцев вдоль фланга, две наши группы стали стрелять друг в друга.
И тут я впервые увидел и услышал генерал-майора Козлова… Совсем рядом со мной прозвучал могучий голос, казалось, покрывший шум боя: “Прекратить стрельбу!” Команда была передана в обе стороны ответственными командирами, и стрельба моментально прекратилась. А генерал
продолжал: “Кто тут командует? Командир тут есть. Всякого, кто нарушит мою команду, расстреливать на месте!” Этот голос восстановил дисциплину, вновь соединил в этот
ответственный момент нашу большую группу, дав ей уверенность и единую волю. Моментально исчезли всякие следы паники, которая, казалось, могла расстроить наши ряды. …Скомандовал: “Направление на луну, вперед, бегом!” И все как один бросились вперед!
Для того, чтобы лучше нас видеть, немцы зажгли с правого фланга деревья в лесу, облив их, очевидно, бензином. Теперь эти деревья пылали, как огромные факелы. С левого фланга на
расстоянии 1-1,5 километров от середины группы были зажжены дома в соседней деревне или на станции, находившейся на той же железной дороге, к которой мы продвигались.
Это было страшное поле: с левого и правого флангов немцы обстреливали нас из пулеметов, то там, то здесь падали люди, за нашей группой на снегу оставались убитые и раненые. Но, вступив на него, можно было выйти только вперед.
Из окружения вышло примерно 2000 человек - это составляло менее четверти числа людей, которые три с половиной часа назад начали выход из окружения. Мы чувствовали себя победителями, у нас появилось ощущение силы нашего коллектива; мы знали, что наша группа
представляет собой не просто 2000 человек, а две тысячи опытных и упорных бойцов, прошедших сквозь огонь и испытания этой ночи. Мы чувствовали себя так, как будто мы второй раз родились на свет. В эти минуты мы забывали, чего стоила нам эта свобода, и не думали о том, что ждет нас впереди. Мы просто были счастливы, так счастливы, что наше счастье, казалось, готово было расплескаться из наших сердец. Никогда в жизни не пришлось мне испытать таких чувств, как в эти краткие минуты отдыха после выхода из окружения.
Километрах в двух от линии железной дороги, которую мы перешли, перед нами открылось небольшое поле, посередине которого раскинула свои домики тихая заснувшая деревушка.
Тихая ночь, заснувшая деревенька, одинокие стога сена, лунный свет, который временами серебрил всю эту картину - весь этот мирный сельский ландшафт не вызывал у нас никакой тревоги. Мы только что прошли через огонь и воду и теперь чувствовали себя очень
далекими от какой-нибудь опасности. И вдруг (это было совершенно для нас неожиданным) из
каждого стога сена в нас застрочили из автоматов по несколько автоматчиков; из стогов сена выехали 5 или 6 танков, которые открыли по нашей группе пулеметный и орудийный огонь. Первая наша группа подверглась яростному обстрелу из деревни: теперь из каждого дома строчили десятки автоматов; в воздух взлетели осветительные ракеты, стало светло, как днем. Мы
разом упали на землю, прижавшись к ней как можно плотнее. Мы встали, встали все и без всякой команды, ее никто не мог бы произнести, потому что она была не нужна. Думаю, что это наше действие заставило облиться холодным потом наших врагов, дало им понять, что теперь на земле будем жить или мы, или они.
В несколько секунд мы преодолели те 30-40 метров, которые отделяли нас от противника. Те, у кого были противотанковые гранаты, зажигательные бутылки, бросились на танки, и танки были моментально выведены из строя и замолкли. Я побежал мимо стреляющего из орудия танка, один из выстрелов оглушил меня на правое ухо… Мы устремились к стогам сена, из которых уже никто не стрелял - несколько десятков человек почти одновременно выстрелили в двух жалких автоматчиков, которые, бросив свои автоматы, пытались спрятаться в сено, но прятаться было поздно, да и некуда им было спрятаться от нашего справедливого гнева. Точно так же, как мы расправились с немецкими танками и автоматчиками около стогов сена, другая часть нашего отряда бросилась одновременно с нами в атаку на деревню и в несколько минут уничтожила всех немцев, которые там были. Наши группы соединились на другом конце поля. У многих теперь появились немецкие автоматы.
Часов в 6 утра, отойдя от места последнего боя километров на 10 и не видя погони, мы остановились в лесу неподалеку от опушки. Здесь нам разрешили сделать привал.
Несмотря на отсутствие общего командования. Вяземское окружение оказывало сопротивление немецким войскам. Местами это сопротивление было организовано отдельными командирами, около которых сохранились части их полков, батальонов, дивизий и армий, местами это сопротивление возникало стихийно, как протест русских людей против действий врага, вторгшегося в пределы нашей Родины. Кто был под Вязьмой, тот представляет себе огромные масштабы происходивших там событий, тот представляет себе ужас пережитого людьми, которые были в числе окруженных частей, тот представляет себе значение для судьбы Москвы, а может быть, Родины, того сопротивления, которое оказало Вяземское окружение немецко-фашистской армии. …Вяземское окружение являет сотни и тысячи героических подвигов как отдельных командиров, так и целых войсковых групп, порой достигавших по численности до десяти тысяч человек. Эти подвиги замечательны еще и тем, что люди, совершавшие их, находились в невероятно тяжелых условиях окружения, условиях, о которых лишь некоторое бледное представление дают картины, описанные в этом повествовании».
которой шел генерал-майор Козлов и бригадный комиссар. Мы шли, соблюдая осторожность. Если над нами пролетал немецкий самолет, мы прекращали свое движение и прислонялись к деревьям. С середины дня за нами стали двигаться “кукушки” (так мы называли немецких
автоматчиков), которые следовали за нами по пятам где-то вблизи от нашей группы. Стреляя из автоматов в воздух, они старались обратить на нас внимание какой-нибудь немецкой части, которая могла оказаться поблизости. Возможно, что эти автоматчики привязались к нам из-под самой Вязьмы или с места нашего последнего боя. Для того чтобы уничтожить автоматчиков, были выделены истребительные группы. Эти группы отошли от основной шеренги, и им через некоторое время удалось уничтожить этих “кукушек”. Когда рядом с нами перестали морзить немецкие автоматы, мы почувствовали себя свободнее, теперь нас никто не преследовал.
Наступающая ночь - ночь с одиннадцатого на двенадцатое октября 1941 года была очень темной, стало несколько теплее, низкие тучи закрывали луну и небо, и мы лишь ощупью могли
пробираться по лесу, чуть не держась за впереди идущего. Иногда ветки ударяли по лицу и лишь каким-то, казалось, чудом не попадали в глаза. Вернее не чудом, а благодаря тому, что человек
чувствует в темноте, есть ли что-либо около его глаз. Мы шли гуськом, один за другим. Это были уже восьмые сутки без сна, и это, кажется, был предел того, что может вынести человек. Засыпая, я начинал падать прямо на ходу, падая, просыпался и, выправив свой шаг, опять засыпал. В таком состоянии находились почти все остальные люди. Ночью наше движение стало значительно более медленным, мы то и дело останавливались, очевидно, впереди выбирали путь. И вот в один несчастный момент мы остановились и стояли больше обычного. Мы простояли минут пятнадцать - двадцать, когда, наконец, наша остановка вызвала среди нас тревогу. Нашлись люди, которые стали обгонять стоящих и двигаться в голову колонны; Волков, Миняев и я последовали их примеру. Прошли всего двадцать - тридцать человек и увидели картину, которая заставила нас полностью очнуться от обуревавшего нас сна. На дороге, в самых различных позах: и лежа, и сидя, спало не менее пятнадцати человек. Мы побежали дальше и увидели, что отстали от генерал-майора. За последним спящим никого не было, колонна ушла. Куда они ушли, мы ничего не знали. Все отставшие пришли в страшное смятение, точно с уходом генерал-майора оборвалась та крепкая связь, которую мы ощущали со страной и армией. Темнота ночи не позволила нам определить путь, по которому ушли наши товарищи. Очень скоро мы поняли, что окончательно сбились с пути. Мы стали бегать по лесу то в одну сторону, то в другую, но поиски наши не привели ни к каким результатам.
Нам предстоял долгий трудный и опасный путь. Мы находились примерно в 120 километрах от Можайска, в районе которого, как говорил генерал-майор Козлов, находилась линия фронта.
Мы решили двигаться в сторону Можайска. Наш путь пролегал по сельским местностям Смоленской и Московской областей. Территория, по которой мы должны были пройти, находилась в тылу у немецко-фашистской армии, которая ее заняла за 5-6 дней перед этим.
Остаток ночи мы шагали по лесу, наткнулись на речку шириной метров 20 и, идя вдоль ее берега, отклонились куда-то на юг. Наконец мы добрались до какой-то мельницы и перешли на другую сторону речки. Теперь мы совсем не знали, куда нам идти. К концу этой ночи мы поняли, что передвигаться в темноте по незнакомой местности без карты нельзя. Утром 13 октября мы остановились в какой-то небольшой деревне.
На этих дорогах мы были не одни: часто по пути, обгоняя нас или, наоборот, двигаясь медленнее нас, попадались нам одиночные бойцы, а порой и небольшие группы от 3-5 человек до 15-20. Дороги, по которым мы шли, были небольшими сельскими проселками, протянувшимися от одной деревни до другой. В эти дни погода стояла теплее, снег таял, и дорога превращалась в месиво грязи. Грязь очень затрудняла наше движение: она налипала на сапоги, образуя на каблуках пирамидальной формы лепешки, которые очень мешали идти, и
которые часто приходилось счищать. Если эта дорожная грязь и эта непроходимость дорог
затрудняли наше движение, то они одновременно и облегчали его, так как немцы в этот период были вынуждены двигаться по шоссейным дорогам, и мы были в значительной мере
гарантированы от встречи с ними.
Мы старались двигаться как можно быстрее, напрягая все свои силы. От того, как скоро мы подойдем к Можайску, зависела возможность перейти фронт. Мы понимали, что пока еще сплошной линии фронта нет, но что она могла образоваться в ближайшие дни. Поэтому скорость нашего движения в значительной мере решала нашу судьбу и судьбу всех тех, кто рядом с нами так же, как и мы, двигался в сторону Москвы, в сторону Можайска.
Под вечер мы подошли к небольшой деревне, которая была окружена лесом. Мы вошли в один из домов и попросились переночевать, хозяйки радушно на это согласились. Когда мы
сняли свои шинели (в конце сентября в штабе дивизии выдали шинели) и стали просить, тобы они сварили нам пшенную кашу из наших концентратов, одна из хозяек сказала: “А вы идите в колхозный склад, там проходящим красноармейцам выдают продукты”. Мы были удивлены сказанному. Волков и я пошли к сараю, где располагалась колхозная кладовая. Хозяйки дали нам бидон для молока и мешок для картошки. Мы подошли к сараю, двери его были приоткрыты, и мы вошли внутрь. За небольшой перегородкой в длинном овчинном тулупе стоял дед. Как сейчас помню его облик: довольно длинная тоненькая полуседая борода,
бледное лицо с довольно правильной формы несколько крупным носом. С виду он не казался приветливым. Ростом он был повыше меня, пожалуй, с Сашу Волкова. Я сказал: “Нам хозяйка говорила, что у вас можно получить продукты”. Дед посмотрел на нас каким-то внимательным и вместе с тем добрым взглядом и вместо ответа спросил: “А сколько вас?” Волков ответил: “Нас трое”. “Давай сюда бидон”,- сказал дед и налил три литра молока. Затем он отвесил девять килограмм картошки. Откинул рогожу, за которой мы увидели разделанную коровью тушу. Тут Волков не выдержал и, войдя во вкус, сказал: “Дед, отрежь нам печенки”. “Ну, вот еще”,- сказал дед строго и серьезно,- на всех у меня печенки не хватит, бери, что даю”. Но, сказав так, он отрезал большой кусок печенки и аккуратно взвесил нам три килограмма мяса. После того, как были даны эти продукты, дед попросил написать расписку в том, что мы эти продукты получили из колхозной кладовой. Волков написал эту расписку и вручил ее деду. Получив продукты, мы вернулись в наш дом, отдали продукты хозяйкам, которые принялись готовить нам из них пищу. Мы узнали, что в деревне создан партизанский отряд, что колхоз снабдил продуктами уже не одну сотню проходивших мимо деревни красноармейцев и командиров.
День 16 октября был для нас памятным: местное население сообщило нам, что немцы сбрасывали листовки, в которых говорилось, что 16 октября немецкие войска войдут в Москву. Была ли это ложь или правда, мы не знали, и эта весть сильно беспокоила нас. Мы стали думать о судьбе Москвы; у каждого из нас в Москве была семья, и это, естественно, нас волновало. Надеясь, что немецкая листовка лгала, и что немцам не удастся войти в Москву, мы сохранили направление движения по-прежнему на Можайск. В добавление ко всему, я стал очень плохо себя чувствовать; у меня началась дизентерия, отнимавшая последние силы. Трудно себе представить с каким трудом я шел: ноги казались налитыми свинцом, я уже ничего не видел кругом кроме грязи дороги. Я не мог смотреть по сторонам и все силы употреблял на то, чтобы не отстать от товарищей. Вторым важным событием этого дня была необходимость пересечь большую шоссейную дорогу, помнится, Калужское шоссе. Переходить шоссе и даже приближаться к нему было очень опасным делом, т. к. по шоссе двигались немецкие машины, танки, регулировщики на мотоциклах, а в районе шоссе располагались немецкие войсковые части. Переход шоссе был настолько рискованным делом, что мы выбросили все лишние документы. Мы могли ожидать любого исхода нашей операции по переходу большака. А попадаться в лапы немцев с документами, которые показывали бы немцам кто мы, нам не хотелось. Но вот наступили сумерки, стало темнеть. Теперь машины двигались по шоссе с включенными фарами. Мы невольно вспомнили, что нашим машинам в районе фронта запрещалось зажигать фары, и нам стало обидно, что враг вел себя так нахально на нашей земле.
Выбрав момент, когда на шоссе не было машин, мы решили начать наш переход. В тот момент, когда мы подошли к дороге, вдали показалась немецкая машина. Бежать обратно было поздно, и мы решили лечь в кювет, мысленно недобрым словом поминая эту подвернувшуюся нам поперек дороги машину. Мы лежали в кювете, плотно прижавшись
к земле, вытянувшись цепочкой один за другим, и ждали, когда проедет эта машина. Но вдруг, проехав метров 15 далее лежавшего впереди Миняева, машина остановилась у нашего края шоссе, не заезжая на обочину. Зачем остановилась машина? Неужели заметили нас? Эти
мысли до предела напрягали наши нервы. Чувство безысходности, напоминавшее то чувство, которое мы испытали, когда нас обстреляли немцы из стогов сена, охватило нас. Но теперь оно было другим: оно пришло как финал нашего тяжелого и длинного пути. Теперь это была ужасающая обида, горькая до слез. Это была обида не только за себя - это была обида за всю нашу землю. Из остановившейся машины вышел человек, должно быть шофер. Куда он пойдет? Ведь достаточно ему сделать несколько шагов в сторону кювета, и он увидит нас! Но он обошел машину и стал что-то делать с той стороны машины, которая была обращена
к шоссе. В машине сидело человек 15 автоматчиков; они весело разговаривали между собой. Мы слышали каждое слово, и, если бы я хорошо знал немецкий язык, то мог бы сейчас передать содержание их разговора.
Но самое главное было не в том, что они говорили, а в том, как они говорили. Они были веселы, часто смеялись; один из них насвистывал мотив какой-то песенки, они были беспечны, они были бесконечно далеки от тех ужасов, которые испытали мы, дети той страны, в которую они пришли как завоеватели. Их не трогали картины человеческих страданий, которые они привезли в нашу страну с собой. Подождав, когда машина отъехала от нас метров на 200, мы встали и бросились бегом через шоссе. … большак мы перешли; теперь перед нами стояла задача - не замерзнуть. Мы промокли насквозь, целый день шли, ничего не ели и даже в этот день не думали о еде. Надо было где-то переночевать и обсушиться, а для этого надо было зайти в какой-нибудь дом. Оставаться этой ночью на улице мы не могли - мы слишком устали, были голодны и могли замерзнуть в нашей насквозь сырой одежде. Мы подошли к одному из домов по правой стороне порядка, если идти от шоссе. У дома было небольшое крылечко, выходившее в сторону улицы. Мы подошли к двери и тихонько постучались. Через несколько
минут за дверью раздался шум, и женский голос спросил: “Кто там?” Мы ответили: “Свои.” Дверь открылась, и мы увидели пожилую женщину, приветливо смотревшую на нас. Заходите, миленькие. У меня муж и сын где-то вроде вас маются. Может быть, даст Бог - и их кто-нибудь приютит, как я вас”.
Когда она увидела, что мы кладем наганы под голову, то сказала: ”Вы не бойтесь, я спать не буду, посижу, посторожу вас, а утром разбужу рано, а то немцы по хатам шарят, ищут вот таких, как вы”. Мы легли и заснули спокойным сном, благодарные этой замечательной русской женщине, которой мы обязаны были своим спасением. Славная наша хозяйка указала нам путь в сторону Можайска, до которого было, насколько помню, километров 40.
Чем ближе подходили мы к Можайску, тем яснее становилась для нас обстановка. От местных жителей мы узнали, что немцы Можайск не взяли, что еще вчера были люди, которые приходили из Можайска, и которые утверждали, что сплошной линии фронта нет.
На дороге, по которой мы шли, двигалась целая вереница таких же как мы людей, пробиравшихся на свободную от немцев территорию. Когда до Можайска осталось километров 15, Миняев стал говорить, что он предлагает переночевать в ближайшей деревне. Волков считал, что делать этого нельзя, что эта ночь может стоить нам жизни и всех наших трудов. Но Миняев решил остаться в деревне ночевать. Я собрал все свои последние силы и пошел вместе с Волковым.
Пройдя несколько километров около Можайского шоссе, мы зашли в деревню и постучались в один из домов. Нас пустили. Не раздеваясь, кто в чем был, мы легли на пол и заснули.
У хозяев мы узнали, что в Дорохове был сборный пункт тех, кто вышел из окружения и с оккупированной территории. Мы направились в Дорохово, но, когда прибыли туда, то узнали, что сборного пункта там уже нет. Точно нам сказать, где он находится, никто не мог. Некоторые указывали, что такой пункт есть в Голицино. До Голицино мы ехали на попутном танке КВ. Танкист посадил на корпус танка человек 10 таких же, как мы, и довез нас
до самого Голицино. Танк по шоссе шел довольно быстро. В Голицино мы тоже найти ничего не могли и решили ехать в Москву, где надеялись в институте узнать, что нам дальше делать и
какова судьба нашей дивизии. Вечером восемнадцатого числа мы на поезде приехали на
Белорусский вокзал. При составлении этих воспоминаний мной использовались
записная книжка.

Никогда еще генералу Кирпоносу не приходилось решать оперативную задачу в столь тяжелой обстановке. Однако, принимая решение на прорыв, командование фронтом полагалось на испытанную в боях стойкость, бесстрашие, мужество наших бойцов и командиров.

Посоветовавшись с членами Военного совета фронта В. И. Тупиковым, М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыковым, командующий приказал поставить армиям следующие задачи: 21-й - к утру 18 сентября сосредоточиться на рубеже Брагинцы, Гнединцы (юго-восточнее Прилук) и главными силами нанести удар на Ромны, навстречу 2-му кавалерийскому корпусу; 5-й - частью сил прикрыть отход 21-й армии с запада, а остальными нанести удар на Лохвицу; 26-й - создав ударный кулак из двух дивизий, наступать на Лубны; 37-й - вывести войска из Киевского укрепрайона на левый берег Днепра, создать из них ударную группу и прорваться на Пирятин и далее на восток, составляя арьергард сил фронта; 40-й и 38-й - ударить с востока навстречу главным силам фронта в направлениях на Ромны и Лубны.

Генерал-майор Тупиков набросал на карте план отхода войск и приказал внести необходимые изменения в заранее подготовленные штабом боевые распоряжения армиям. Но передать эти документы адресатам было уже нелегко. С большими трудностями их довели только до командующих 5, 26-й и 40-й армиями. Со штабами 21-й и 37-й армий связи не было даже по радио. Командование штаба фронта послало в Киев двух старших офицеров на автомашинах. Они не смогли пробраться в город и, видимо, погибли в пути. Лишь несколько позднее штабным работникам фронта удалось через штаб главкома известить 37-ю армию о необходимости пробиваться на восток. В 21-ю армию был направлен заместитель начальника оперативного отдела ЮЗФ полковник Захватаев, который должен был вручить приказ генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову и отходить вместе с его штабом.

Итак, в ночь на 18 сентября почти все армии знали о порядке отхода. Конечно, принятое решение было далеко не идеальным. Ведь его пришлось принимать в столь сложной и далеко не ясной обстановке.

Заключительный эпизод сражения начался в обстановке глубокого обхода и выхода в тылы ЮЗФ главных сил 1-й и 2-й танковых групп противника. Войска ЮЗФ, несмотря на появление признаков беспорядка и дезорганизации управления, пока еще сохраняли в себе небольшие силы для того, чтобы оказывать сопротивление противнику. Материальная обеспеченность войск, как видно из донесений командующего ЮЗФ от 17.09, характеризовалась следующими показателями.

Согласно отчетности, ЮЗФ в эти дни имел на складах и в войсках: винтовочных патронов - 4,5 б/к; 82-мм мин - 3,5 б/к; 107, 120-мм мин - 0,6 б/к; пушечных снарядов 45, 122-мм - 4 б/к; 76 ПА и ДА, 122, 152-мм, 37 и 76-мм зенитных - 2 б/к.

Горюче-смазочных материалов фронт имел для наземных войск на 2–4 суток, для ВВС - на 14 дней; продфуража - 16 сутодач; сено, овес, мясо заготавливалось из местных средств в достаточных количествах . Однако если учесть, что уже с 15 сентября части противника вышли на тылы войск ЮЗФ, то эти данные не отвечали истинному состоянию обеспеченности войск.

С 16 по 20 сентября произошло расчленение войск фронта на различные группы (очаги) ввиду вклинения на различных направлениях сильных группировок противника.

Очаг № 1 - из остатков 26-й армии в районе 20–30 км к северо-востоку от Золотоноши; этот очаг, постепенно сокращаясь, держался до 24 сентября, пытаясь пробиться на восток в районе Оржицы.

Очаг № 2 - из остатков 37-й и 26-й армий в районе 40–50 км к юго-востоку от Киева; этот очаг также держался до 23.09.

Два очага № 3 и № 4 - остатки 5-й, 21-й армий, это была так называемая «Пирятинская группа», которая вела борьбу до 23.09 в районе 20–30 км к юго-востоку и востоку от Пирятина, в непосредственной близости от кольца окружения.

Очаг № 5 - из остатков 37-й армии в 10–15 км к северо-востоку от Киева, продержавшийся до 21.09, и очаг № 6 - в районе Яготина.

История отметит исключительную стойкость очагов № 1 (26-я армия) и № 6 (по-видимому, остатки 37А) в районе Яготина, сумевших организованно продержаться в кольце немецкого окружения до 24–26 сентября.

После доведения приказа на отход, который был разработан в штабе ЮЗФ, в армиях началась его реализация.

Полковник Захватаев (один из работников штаба ЮЗФ. - Примеч. авт. ) впоследствии вспоминал, что он довольно быстро разыскал штаб 21-й армии и лично передал приказ командования фронта генерал-лейтенанту В. И. Кузнецову. Командующий армией без промедления поставил задачи своим корпусам. Переправившись через реку Удай севернее Пирятина, они должны были пробиваться на восток, держа направление между Ромнами и Лохвицей. Кузнецов вместе со штабом армии решил следовать в конном строю вслед за 66-м стрелковым корпусом.

Рано утром 18 сентября колонна управления армии во главе с генералами В. И. Кузнецовым, В. Н. Гордовым и дивизионным комиссаром С. Е. Колониным под прикрытием стрелковых подразделений преодолела сопротивление мотопехоты одной из танковых дивизий Гудериана и, форсировав реку, устремилась на Озеряны.

Днем в районе Белоцерковцев, у глубоких балок, враг снова преградил ей путь, поэтому пришлось организовать круговую оборону. С наступлением темноты командующий армией повел подразделения на прорыв. Осветительные ракеты превратили ночь в день. Враг открыл ураганный огонь из пулеметов, минометов и орудий, но и на этот раз колонне удалось прорваться.

Генерал-лейтенант В. Н. Кузнецов, преодолев все препятствия, все же вывел группу своих войск из вражеского кольца. Этому способствовал удар 2-го кавкорпуса генерала П. А. Белова, усиленного танковыми бригадами резерва Ставки. Кавалеристы и танкисты стремительно атаковали Ромны, где находился штаб Гудериана. Вот что он писал об этом: «18 сентября сложилась критическая обстановка в районе Ромны… Свежие силы противника - 9-я кавалерийская дивизия и еще одна дивизия совместно с танками - наступали с востока на Ромны тремя колоннами» . Гудериан вспоминал, что он с верхнего этажа самого высокого здания города своими глазами видел атакующих - они были от него всего в 800 метрах. Нервы у германского генерала не выдержали, и он вместе со штабом перебазировался в Конотоп.

Значительно труднее сложились условия для выхода из окружения сильно истощенных войск 5-й армии. Генералу Потапову не удалось организовать общий отход в направлении Лохвиц: слишком сильно наседал противник. Части 15-го стрелкового корпуса были оттеснены на юг и вынуждены были во главе с генерал-майором К. С. Москаленко пробиваться самостоятельно. Части 31-го стрелкового корпуса генерала Н. В. Калинина попытались расчистить дорогу Военному совету и штабу, но на реке Удай не смогли преодолеть сильную оборону 4-й немецкой танковой дивизии. Управление армии вынуждено было присоединиться к находившемуся в этом районе второму эшелону штаба фронта и повернуть вместе с ними на юг, на Пирятин.

Командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко получил во второй половине ночи на 18 сентября приказ на выход из окружения. Он пригласил к себе членов Военного совета Д. Е. Колесникова и В. С. Бутырина (бывшего секретаря Николаевского обкома КП(б)У), начальника штаба полковника И. С. Варенникова, начальника артиллерии полковника П. С. Семенова, начальника политотдела полкового комиссара И. В. Заковоротнего и начальника Особого отдела П. В. Ватиса. После короткого обсуждения создавшегося положения Костенко принял решение отвести войска под прикрытием арьергардов на реку Оржица и с этого рубежа организовать прорыв в направлении на Лубны, навстречу наступавшим с востока 5-му кавкорпусу генерала Камкова и танковым бригадам 38-й армии. Отдав приказ дивизиям, командарм со своим штабом двинулся в город Оржицу, куда стягивались все войска.

Маленький украинский городок до предела был забит машинами и обозами. Приказав небольшому отряду И. И. Алексеева прикрыть город, командующий приступил к созданию ударной группировки. Без средств связи это было трудным делом. К тому же надо было постоянно заботиться об открытых флангах армии, на которые с севера давили войска Гудериана, а с юга - части 17-й немецкой армии.

26-я армия командарма генерал-лейтенанта Костенко вплоть до 23 сентября поддерживала радиосвязь с главкомом ЮЗН, со Ставкой ВГК и поэтому была ориентирована в обстановке. Свой отход эта армия в составе остатков пяти стрелковых дивизий начала 19 сентября, выдвинув отряд под командой генерал-майора Усенко (часть сил 289 сд и других сд) с задачей захватить переправы через реку Сула и реку Удай на фронте Оболонь, Лубны, Пирятин. «Пробиваемся в общем направлении Лубны, Миргород», - так формулировался общий замысел отхода в донесении командарма-26 генерала Костенко от 19.09 на имя начальника Генштаба.

В тот же день руководивший тылом 26-й армии энергичный генерал-майор Трутко просил подбросить по воздуху в район Драбов автобензина и снарядов и прислать санитарные самолеты для эвакуации раненых. Видимо, штарму-26 не было известно, что к этому району с севера уже подходили три немецкие дивизии (СС «Рейх», 134-я и 72-я). Характерно, что генерал Трутко успел телеграммой предупредить об этом авиацию . Самолеты все же вылетали, но, не имея ответных сигналов, сесть не могли.

Сжимаемая с юга четырьмя немецкими дивизиями (125, 239, 257 и 24) из состава группы Клейста и с севера тремя немецкими дивизиями, 26-я армия, отбиваясь от наседавшего противника, упорно продвигалась на восток в район Оржицы к району слияния рек Оржица и Сула, где уже были развернуты немецкие части 16 тд и 25 мд.

20 сентября командарм-26 имел (через Генштаб) указание Главкома ЮЗН о том, чтобы «удар с целью выхода из окружения наносить не на Миргород, а в общем направлении на Ромны, оставив сильный заслон в сторону Лубны и Миргород». Генерал Трутко в этот день просил о воздушном подвозе в район Белоусовки и о вывозе раненых, но организовать воздушную транспортировку не удалось.

21 сентября Костенко предпринял первую попытку прорвать фронт 1-й танковой группы Клейста. После небольшой артподготовки дивизии начали форсировать реку Оржицу. Враг оказал ожесточенное сопротивление. Туда, где передовым подразделениям удавалось укрепиться на левом берегу, германское командование бросало свои танковые части. Наши бойцы встречали вражеские танки огнем артиллерии, бутылками с горючей жидкостью и гранатами. Люди снова и снова поднимались в атаку.

Дальнейший ход событий 26-й армии можно представить себе из следующих телеграмм.

21 сентября, 17 ч. 12 мин.: «Армия находится в окружении. С армией окружены все тылы ЮЗФ, неуправляемые, в панике бегущие, забивая все пути внесением в войска хаоса.

Все попытки пробиться на восток успеха не имели. Делаем последнее усилие пробиться на фронте Оржица…

Если до утра 29.09 с.г. не будет оказана реальная помощь вспомогательным ударом с востока, возможна катастрофа.

Штарм 26 - Оржица.

Впоследствии один из активных участников этих боев рассказывал, что батальоны 69-го стрелкового полка 97-й стрелковой дивизии (ранее она входила в состав 38-й армии) несколько раз бросались на вражеские позиции, но под ураганным огнем закопанных в землю немецких танков вынуждены были отступать. Такие же жаркие схватки происходили на всех участках.

В безуспешных попытках форсировать реку дивизии израсходовали почти все боеприпасы. Генерал Костенко, не имея связи со штабом фронта, сумел связаться со Ставкой и послал маршалу Шапошникову радиограмму: «Продолжаю вести бои в окружении на реке Оржица. Все попытки форсировать реку отбиты. Боеприпасов нет. Помогите авиацией» .

22 сентября, 3 ч. 47 мин. «Связь… потеряна двое суток. 159 сд ведет бои в окружении в Кандыбовка, 196 сд и 164 сд отрезаны и ведут бои в районе Денисовка. Остальные части окружены Оржица. Попытки прорваться оказались безуспешными. В Оржица накопилось большое количество раненых, посадка санитарных самолетов невозможна в связи с малым кольцом окружения.

22.9 делаю последнюю попытку выхода из окружения на восток. Прошу ориентировать в обстановке и можно ли ожидать реальной помощи.

Костенко, Колесников, Варенников».

Начальник Генштаба распорядился сбросить в район действий армии Костенко боеприпасы с воздуха. Видя, что армии не пробиться на Лубны, он 22 сентября сообщил командарму, что Кирпонос, Потапов и Кузнецов продвигаются навстречу 2-му кавкорпусу Белова в направлении на Лохвицу, и потребовал, чтобы он тоже повернул на северо-восток и пробивался вслед за ними.

Но это была еще не последняя попытка генерала Костенко. 23 сентября в 09.21 он доносил в Генштаб командующему ЮЗФ:

«Положение исключительно тяжелое. С наступлением темноты попытаюсь с остатками прорваться в направлении Оржица, Исковцы, Пески. Громадные обозы фронта и раненых вынуждены оставить в Оржица, вывезти которых не удалось.

(Костенко, Колесников» .)

До 24 сентября на немецких трофейных картах значился неликвидированным небольшой красный очаг у Оржицы, где раздавались последние выстрелы наших героев - солдат и офицеров 26-й армии. Вот что было в последний раз принято в 08.11 24 сентября по радио в Москве:

«Начальнику Генштаба Красной Армии.

Нахожусь Мацковцы. Боевых частей не имею. Продержаться могу не более суток. Будет ли поддержка?

(Усенко» .)

25 сентября в 9 часов вечера Костенко решил еще раз попытаться форсировать реку. Но не успел: заместитель начальника оперативного отдела армии майор А. К. Блажей доложил, что немцы ворвались на восточную окраину Оржицы и подожгли ее. Дальнейшее выжидание было смерти подобно. Костенко вызвал к себе комбрига А. Б. Борисова, чья кавалерийская группа оказалась поблизости и теперь вошла в состав 26-й армии.

Борисов получил приказ ударить по прорвавшемуся противнику. Бой уже приближался к штабу армии, когда его конники атаковали немецкие войска.

Взяв автомат и распихав по карманам гранаты, Костенко сказал офицерам своего штаба:

Ну, пошли, товарищи!

Вслед за конниками они пробились к дамбе, по которой перешли на противоположный берег. Здесь их поджидали кони, предусмотрительно выделенные комбригом Борисовым. Штаб Костенко, являвшийся раньше кавалерийским, состоял в основном из опытных конников. Оказавшись верхом, они сразу приободрились. Всадник на хорошем коне - это сила! Вместе с конниками Борисова и другими частями штаб 26-й армии с непрерывными боями пробивался вперед. Пришлось форсировать несколько рек. На восточном берегу Сулы ночью наскочили на огневые позиции немецких минометных батарей, прикрытых подразделениями пехоты. Завязался бой. Дважды советские конники безуспешно бросались в атаку. Пошли в третий раз. Пробились!

Только в начале октября командующий 26-й армией с остатками своих войск вышел из вражеского кольца в полосе боевых действий 5-го кавалерийского корпуса. Долгое время после этого отставшие бойцы и командиры армии продолжали небольшими группами, а то и в одиночку просачиваться через линию фронта. Благополучно вышли из окружения член Военного совета армии бригадный комиссар Д. Е. Колесников, начальник политотдела полковой комиссар И. В. Заковоротный и многие другие командиры и политработники. Некоторые из солдат и офицеров, прежде чем оказаться среди своих, отшагали по тылам врага сотни километров. Одна такая группа во главе с политруком М. Т. Тараном преодолела в общей сложности 600 километров и вышла к своим с оружием, документами и орденами. В составе группы была женщина - военфельдшер из 169-го стрелкового полка А. А. Матвиенко. Она наравне с мужчинами стойко вынесла все тяготы похода.

Трудные испытания пережили бойцы и командиры 37-й армии, непосредственно оборонявшей Киев. Изучение документов тех дней, беседы с участниками помогли автору в основных чертах проследить, что происходило в этой армии, оказавшейся после получения приказа об оставлении Киева в самом тяжелом положении.

В начале второй декады сентября правофланговые соединения 37-й армии, «обтекаемые» противником с северо-востока, дрались за каждый километр земли к северу от местечка Семиполки и к югу от тихого украинского городка Остер. В бою за Козлец 41-я стрелковая дивизия дважды выбивала немецкие части из города. Когда противник ворвался туда в третий раз, командир дивизии Георгий Николаевич Микушев возглавил очередную контратаку. Он погиб. Части подверглись новому удару противника и, возможно, не устояли, если бы на помощь не подоспела из Киева дивизия полковника С. К. Потехина. Настойчивыми контратаками обоих соединений враг был задержан на двое суток.

Но 16 сентября линия фронта снова заколебалась. Ударная группировка 6-й немецкой полевой армии стремилась прорваться к Киеву с северо-востока и захватить переправы через Днепр. Руководство городского штаба обороны попросило командующего 37-й армией усилить войска, прикрывавшие это важнейшее направление, но тот заявил, что у него нет для этого резервов. Положение спасла инициатива руководителей штаба обороны. Они направили сюда часть сил 4-й дивизии НКВД, отряд ополченцев завода «Арсенал» и 300 моряков Днепропетровского отряда Пинской флотилии с задачей создать оборонительный рубеж на подступах к киевским мостам. Теснимые противником правофланговые соединения 37-й армии и подоспевшие им на помощь силы городского комитета обороны 16 сентября закрепились на этом рубеже и остановили противника.

Геройски дрались в этот день подразделения 227-го полка дивизии НКВД под командованием майора Вагина. Стремительной контратакой они не только отбросили полк противника, но и захватили его знамя.

Немцы обрушили на наши части массированные удары артиллерии и авиации, бросили в наступление пехоту и танки. Несколько раз они по всему фронту ходили в психические атаки - шли во весь рост, оглушая окрестность пьяным ревом. Наши бойцы подпускали их к самым траншеям и пускали в ход штыки. Рукопашной схватки солдаты вермахта не выдерживали. Уцелевшие в боях немцы откатывались на исходные позиции.

Приказ об оставлении Киева был получен 18 сентября по радио. Командованию армии было указано общее направление отхода войск армии и сообщены крайне лаконичные данные о действиях ее соседей. Этот приказ в то время выполнить было еще труднее, чем оборонять город. Предстояло пройти сотни километров по занятой врагом территории. К тому же отход проводился в спешке, командарм допустил немало ошибок. Например, было решено вести армию вдоль основных шоссейной и железнодорожной магистралей, идущих от Киева на Пирятин. Командование группы армий «Юг» именно на это и рассчитывало и постаралось заранее перерезать эти дороги на участке Яготин, станция Березань. К сожалению, штаб армии не знал, что здесь находится крупная вражеская группировка.

Первыми должны были начать отход стрелковые дивизии, оборонявшиеся на правом берегу Днепра, в Киевском укрепленном районе. Последними позиции покидали пулеметные батальоны постоянного гарнизона. После того как войска, оборонявшиеся в Киевском укрепрайоне, пройдут через Борисполь, за ними должны сняться с позиций части, сражавшиеся на подступах к мостам через Днепр.

Арьергард составили 87-я стрелковая дивизия полковника Н. И. Васильева и 4-я дивизия НКВД полковника Ф. М. Мажирина.

В ночь на 19 сентября войска тронулись в путь. Первый вражеский заслон в районе Борисполя был опрокинут. Колонны потянулись на восток.

А офицеры штаба и политотдела укрепрайона в это время обходили ДОТы. За каждым был закреплен определенный участок. Скрытно выводились гарнизоны огневых точек. Когда на позициях не оставалось ни одного человека, раздавались взрывы: саперы уничтожали оборонительные сооружения.

Бойцы и командиры шли по улицам Киева, потупив головы и невольно сдерживая шаг. Горько было оставлять город, за который, не щадя жизни, сражались больше двух месяцев.

Ответственность за взрыв днепровских мостов была возложена на командира 4-й дивизии НКВД Ф. М. Мажирина, который, по выражению наркома внутренних дел УССР В. И. Сергиенко, назначался «последним комендантом Киева». 19 сентября было пасмурно. Над Киевом поднимались облака дыма. Командиры и политработники вместе с представителями городских организаций объезжали магазины и склады. Широко раскрывались их двери, чтобы население смогло сделать необходимые для жизни запасы.

Немцы заметили отход наших войск лишь часов в 11 утра. Они подвергли зверскому обстрелу юго-западные окраины города и только после этого двинулись вперед. Части армейского арьергарда с трудом сдерживали напор противника. Вражеская артиллерия яростно обстреливала мосты. Наши части, прикрывавшие переправы, несли потери, но продолжали мужественно выполнять свой долг, пропуская отходившие войска.

Одним из самых ответственных мероприятий по организации эвакуации Киева являлось обеспечение своевременного взрыва мостов через Днепр. Саперы 37-й армии при непосредственном участии командования 4-й дивизии НКВД закончили подготовку мостов к взрыву еще в первых числах сентября.

Во второй половине дня, когда на правом берегу показались передовые части противника, был дан необходимый сигнал. Генерал Мажирин впоследствии вспоминал, как он со своего наблюдательного пункта увидел столб огня и дыма над железнодорожным мостом имени Г. И. Петровского. Центральные фермы рухнули в воду. Взлетел на воздух и мост имени Е. Бош. Наводницкий деревянный мост был центральным, и основная масса арьергардных частей выходила на него. Военный инженер 3-го ранга А. А. Финкельштейн, отвечавший за уничтожение этой переправы, выжидал до последнего момента, стараясь пропустить последнюю группу отступавших солдат. Лишь когда вражеские мотоциклисты вырвались на берег и открыли ураганный пулеметный огонь, инженер подал сигнал. Щедро политое смолой и бензином дерево вспыхнуло. Бойцы, охранявшие мост на правом берегу, отходили по уже горевшему настилу. Вслед за ними кинулись немецкие автоматчики. Саперы, дождавшись, когда наши бойцы ступили на землю, взорвали толовые шашки, привязанные к сваям, и пылающий мост обрушился в Днепр, похоронив под своими обломками вражеских солдат. Почти в этот же миг раздался взрыв на самом южном, Дарницком мосту.

Немцы попытались с ходу форсировать реку. Меткий пулеметный огонь с левого берега отбросил их.

Мажирин связался с командиром 87-й стрелковой дивизии, чтобы согласовать дальнейшие действия. Частям арьергарда было приказано держаться до наступления темноты, а затем отходить в общем направлении на Борисполь.

Ранним утром 20 сентября оба соединения вышли на восточную опушку Дарницкого леса. Выглянувшее из-за горизонта солнце пробилось сквозь туманную дымку и озарило темневший вдали город. Это был Борисполь. По дороге к нему все еще двигался нескончаемый поток машин, подвод, беженцев с тачками, с котомками. Мажирин выслал в Борисполь небольшой отряд во главе с майором Дедовым, у которого для связи имелась радиостанция. Ему было приказано разыскать за Борисполем штаб армии и уточнить направление дальнейшего следования. Примерно через полчаса Дедов сообщил, что в город ворвались вражеские танки и он вступил с ними в бой. Итак, путь через Борисполь оказался отрезанным.

Выяснилось, что главные силы 37-й армии рассечены в районе Барышовки на две части. Большая часть сил остановлена яготинской группой противника на реке Супой, а остальные соединения - западнее Барышевки, на реке Трубеж. Наши войска атакуют немцев. Но у врага на восточных берегах обеих рек зарыты танки. Прорвать такую оборону без достаточного количества артиллерии нелегко. Снова и снова наши войска бросались в атаки. С тяжелыми боями одной из групп войск 37-й армии удалось в ночь на 22 сентября форсировать реку Трубеж и разорвать вражеское кольцо. Эту решительную атаку возглавил заместитель наркома внутренних дел УССР Т. А. Строкач. Он с несколькими генералами и офицерами в решительную минуту пошел в передовых цепях. Смертью героев пали полковники Соколов, Косарев и многие другие командиры. Но задача была выполнена, вражеский заслон смят. Большая часть этой группы войск вышла к своим. Командир 56-го полка из 4-й дивизии НКВД подполковник Мазуренко со своими бойцами присоединился к партизанам Ковпака.

А главные силы армии, окруженные в районе станции Березань и лесов к югу от нее, продолжали тяжелые бои. Командование взял на себя начальник штаба армии генерал-майор К. Л. Добросердов. Немецкое командование предлагало окруженным сложить оружие. Наши бойцы и командиры отвечали новыми атаками.

Объединив наиболее боеспособные части, полковник М. Ф. Орлов, майор В. С. Блажневский и другие командиры в ночь на 23 сентября внезапным ударом прорвали кольцо и устремились не на восток, как ожидал противник, а на юг. Удалось пробиться и еще нескольким группам. Однако значительной части наших сил, израсходовавших в упорных атаках почти все боеприпасы, пришлось укрыться в глубине лесов. Несколько раз немецкие войска пытались сюда сунуться, но с большими потерями отбрасывались назад.

К концу сентября на картах немецких штабов перестали обозначать район окружения главных сил 37-й армии: по-видимому, считали, что там все вымерли от голода. Большая часть войск, блокировавших лес, была брошена в наступление на восток. Окруженные воспользовались резким ослаблением вражеского кольца и начали отдельными группами пробиваться кто на восток, через линию фронта, а кто в окрестные леса, став впоследствии ядром многочисленных партизанских отрядов.

Упорно пробивал себе дорогу арьергард армии, отрезанный от ее главных сил в районе Борисполя. 25 сентября обе дивизии вышли в район Рогозова. Завязался бой с укрепившимися там немецкими войсками. Первые атаки не принесли успеха. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда разведка установила, что из Переяслава подходят новые крупные силы противника. Наши войска оказались «между двух огней», спешно перешли к обороне, окопались и организовали систему огня. Бой разгорелся ночью. Германское командование бросило в атаку свою пехоту при поддержке танков. Сберегая патроны, красноармейцы не открывали огня. Лишь редкие выстрелы пушек звучали с их позиций. Каждый снаряд был на счету, и артиллеристы били лишь наверняка. Ни один снаряд не пропал даром. Загоревшиеся немецкие танки осветили окрестности. Когда немецкие солдаты приблизились к окопам, поднялся комиссар 4-й дивизии НКВД Коваленко и с возгласом «За Родину!» бросился вперед. Рядом с ним был политрук Лелюк. Словно электрический ток пробежал по окопам. В едином порыве ринулись, обгоняя комиссара, бойцы и командиры. Натиск был яростным. Немецкие войска отступили.

Противник рассчитывал, что наши части будут прорываться в восточном направлении. Но командование армейского арьергарда по предложению полковника Мажирина решило скрытно отвести войска на запад, в приднепровские леса, чтобы привести их в порядок и подготовиться к новым тяжелым боям.

На рассвете 25 сентября передовые части арьергарда вошли в село Старое. Разведчики доложили командиру полка майору Вагину, что по дороге из Переяслава движется колонна немецких войск. Майор быстро организовал засаду. Когда беспечно двигавшиеся немцы втянулись на лесную дорогу, то по ним со всех сторон ударили орудия и пулеметы. Поднялась невообразимая паника. Выскочившие из-за кустов бойцы довершили разгром. Они захватили десятки автомашин с имуществом. В числе трофеев оказалось и знамя разгромленного немецкого полка.

Ожесточенные схватки происходили повсюду, где враг пытался преградить путь советским войскам.

К вечеру все части армейского арьергарда достигли приднепровских лесов. Начались сплошные пески. Машины буксовали, расходуя остатки горючего. На сахарном заводе забрали лошадей и повозки, разместили на них раненых, боеприпасы и продовольствие. Несколько машин оставили для транспортировки орудий и минометов, остальные пришлось уничтожить. Разведка обнаружила спешно сооруженный немцами лагерь для военнопленных. Стремительной атакой передовые подразделения уничтожили охрану и освободили красноармейцев. Уже в сумерках все вышли к большому болоту. Посреди него зеленел заросший лесом остров. Саперы проложили гать. Части переправились на остров и заняли круговую оборону. Численность гарнизона «крепости на болоте» непрерывно росла. Сюда стекались саперы, подрывавшие днепровские мосты, подразделения Киевского укрепленного района, отходившие последними, моряки речной флотилии, железнодорожники Киевского узла.

Немецкие войска несколько раз штурмовали остров, но взять его не могли. Наступил октябрь. Бойцы, одетые по-летнему, начали страдать от холода. Иссякли боеприпасы. А разведка установила, что германское командование готовит новое наступление. Было решено опередить противника. В ночь на 5 октября части переправились с острова, развернулись в цепи. Шли молча. Артиллеристы вручную катили орудия. Жаркий бой разгорелся у села Девички. Противник встретил атакующих шквалом артиллерийского и пулеметного огня. Но ничего не могло остановить наших бойцов. Они стремились быстрее сблизиться с врагом. Артиллеристы, следовавшие в передовых цепях, расчетливо били по огневым точкам.

Повсюду завязывались рукопашные схватки. Кольцо вражеских войск было разорвано. Дальше решили двигаться небольшими отрядами, стараясь не ввязываться в бои, так как снаряды и патроны были на исходе. Путь был долгий и тяжелый. Многие погибли. Но значительная часть бойцов и командиров 37-й армии пробилась сквозь все преграды и вышла из окружения.

По радио мы приняли радостную весть. 19 ноября наши войска перешли в наступление под Сталинградом и продолжают усиленно гнать немцев. Требовалось повысить активность в выводе из строя железнодорожных путей, идущих к фронту. Вблизи нашего расположения железные дороги, как правило, бездействовали. Командование бригады несколько групп подрывников направило в район Курска, а женская группа получила задание пробраться на станцию Курск и постараться вывести из строя паровозы. Это был немаловажный вклад партизан нашей бригады в общее дело разгрома врага. Ко всеобщему ликованию – мы получили известие об окружении сталинградской группировки немцев.

Так проходили наши повседневные будни. Однажды, во второй половине декабря 1942 года разведчики доложили, что в селе Асмонь сосредотачивается большая группа немцев, которая имела даже артиллерию. Село Асмонь насчитывало довольно много дворов и было расположено вблизи нашей основной базы. В зимнее время в таком населенном пункте можно укрыть значительное количество войск. При проведении карательных операций против партизан немцы постоянно занимали этот населенный пункт. Эта деревня имела очень выгодное расположение по отношению леса, в котором мы располагались. Пока немцы вели себя лояльно, и мы дальнейшего их намерения не знали. Наиболее вероятно было то, что немцы собираются усилить охрану железнодорожной линии, попытаются блокировать партизан и не дать возможности партизанам наносить удары по отходившим войскам, тылам и по подходящим резервам к фронту.

Это были только наши предположения. Однако, иметь под боком такого соседа нежелательно. У командования бригады созрела мысль нанести удар по этому гарнизону силами всей бригады. Дали задание разведке – уточнить через связных, где расположены огневые точки, какая охрана выставляется ночью, где выставляются посты, в каких домах располагаются офицеры и другие детали. Времени на это потребовалось немного. Через сутки мы уже знали все детали размещения и охраны населенного пункта. Приступили к разработке детального плана нашего наступления. План наш был несложен. По сигналу с пункта управления все отряды внезапно должны начинать действовать. Деревня была разбита на участки или сектора. Каждый отряд получал участок. В отрядах свои участки разбивали на отдельные дома. Назначались штурмовые группы, в задачу которых входил захват отдельного дома или ликвидация огневой точки, поста охраны и т.д. В основу плана укладывалась внезапность действия.

Ночью, примерно часов в 12, бригада выступила в исходные районы. Выход на исходные позиции должны произвести скрытно. Для этой цели были даже привлечены проводники, которые знали все тропы. Сосредоточение должно быть закончено в установленное время, указанное в плане. Ожидать связных, которые доложили бы о выходе отрядов на исходные позиции, во-первых, потребовало бы дополнительного времени, во-вторых, своими излишними передвижениями мы могли себя обнаружить. Все было рассчитано на точное и аккуратное выполнение отрядами боевого приказа командования и штаба бригады.

Я с комиссаром бригады Андреем Дмитриевичем Федосюткиным находились при Дмитриевском отряде. Этот отряд должен был ворваться на северную окраину деревни и занять церковь. В церкви у противника находился пулемет. В церковь должны были ворваться внезапно и захватить пулемет. В дальнейшем пулеметным огнем расстреливать противника, который попытается укрыться в церкви. Церковь представляла основное и серьезное укрытие для противника.

Мы с комиссаром со своим отрядом вышли на исходные позиции несколько раньше срока, намеченного в плане. Залегли и начали ожидать сигнала наступления. Сигнал должны были подать с пункта командира бригады ракетой. За 15-20 минут до начала атаки произошло непредвиденное, и поправить это было уже невозможно.

На противоположном конце населенного пункта началась интенсивная стрельба. Мы пока не знали, что там случилось. Одно стало ясно – внезапность нарушена. Нужно было немедленно начинать действовать и нашему отряду, иначе противник сможет придти в себя и оказать нам организованное сопротивление. Такого же мнения было и руководство на командном пункте командира бригады. Вверх поднялась ракета, которая извещала о начале действия. Стрельба сразу вспыхнула во всех концах деревни.

Дмитриевский отряд быстрым броском ворвался на северную окраину населенного пункта и начал расстреливать в упор в беспорядке выбегавших из домов немцев. Бой длился недолго, примерно около часа, затем стал повсеместно затухать. Я, как только появилась ракета, в первую очередь напомнил начальнику штаба отряда, тов. Бонникову, чтобы штурмовая группа быстрее захватила церковь. Через минут 20 мне сообщили, что в церковь пробраться невозможно. Преждевременные выстрелы на южной окраине деревень успели предупредить немцев об опасности, и часть немцев успела забежать в церковь, закрыть ее изнутри и организовать ответный огонь. Я полагал, что можно все-таки попробовать ворваться в церковь, и перебежками подошел к стене церкви, где стояло несколько наших бойцов. Они показали мне, из каких окон ведут немцы огонь. Штурмом эту вековую твердыню взять было невозможно.

Немцы же из церкви хорошо просматривали на снегу наши черные точки. Хотя со стороны немцев огонь велся не прицельный, но даже и беспорядочная стрельба могла нанести нам значительные потери. Решили оставить церковь и продолжать уничтожать немцев в деревне и на поле. Группе партизан было приказано вести методический огонь по церкви, чтобы блокировать там засевших немцев.

Отряды докладывали, что выполнение боевой задачи проходит успешно. Немцы в панике из домов выскакивали, не успев даже надеть верхней одежды. Через 1.5-2 часа боя была дана команда отбоя, а затем собраться на опушке леса за церковью. Немецкий гарнизон был полностью разгромлен. Небольшая группа немцев осталась в церкви, а несколько человек удрали в неизвестном направлении, остальные были уничтожены. Немцы потеряли в этом бою не менее 100 человек только убитыми. Оставаться здесь и дальше, гоняться за отдельными спрятавшимися солдатами было совершенно бессмысленно. Задачу мы свою при всех недостатках все же выполнили успешно. Командирам отрядов была дана команда – тщательно проверить личный состав, проверить поле боя, чтобы не оказалось там раненых или убитых партизан.

Отряды захватили много пехотного оружия и боеприпасов. На базу привезли даже одно орудие. Правда, у этого орудия не оказалось стреляющего механизма – немцы успели вытащить. К утру в Асмонь немцы согнали полицаев и отдельные подразделения немцев, которые прибыли, очевидно, из Дмитровска. Местные жители рассказывали, что немцы целый день собирали трупы и увозили их в сторону Дмитровска.

Наши отряды тоже понесли жертвы. После доклада командиров отрядов убитыми оказалось 19 наших товарищей, ранеными около двух десятков. Тяжелораненых оказалось человек 5, остальные даже не требовали госпитализации. Похоронили мы своих товарищей с почестями, однако, на душе у всех было тяжело. Слишком мы понесли в этой операции большую утрату. Командир бригады И.М. Панченко при подведении итогов высоко оценил действия отрядов, но указал на наши просчеты, в результате которых бригада понесла такие неоправданные потери. Андрей Дмитриевич Федосюткин, комиссар бригады, передал, чтобы носы не вешали. Немцы дорого заплатили за смерть наших товарищей. «Мы хотели бы как можно больше уничтожить немцев и не потерять своих бойцов. Однако, никакая война без жертв не обходится. В этой операции и мы потеряли несколько своих боевых товарищей. Мы скорбим о них. Мы будем помнить их всю жизнь и рассказывать о них будущему поколению, что жизнь свою они отдали как герои в борьбе за нашу Родину».

После этой операции бригада длительное время не проводила крупных операций всеми отрядами. Жизнь продолжала идти своим чередом, отряды бридагы как и прежде продолжали выполнять различные боевые задания. Так продолжалось до февраля месяца 1943 года.

Хочу несколько ввести в курс дела читателей. Бригада, как боевое соединение партизан, действовала согласно приказам штаба партизанского движения при Брянском фронте или центрального штаба партизан под руководством К.Е. Ворошилова и П.К. Пономаренко. Так что здесь была такая же строгая дисциплина управления и централизация как и в войсках, которые воевали с противником на фронте. Бригада получала оперативные задания из вышестоящего штаба и не могла действовать самостоятельно в угоду своих «местнических интересов». Для проведения любой боевой операции в масштабе бригады мы должны были получить разрешение штаба партизанского движения при фронте или центрального штаба. Это не значит, что при сложившейся обстановке не могли самостоятельно решать боевые задачи. Примером такого решения может служить последняя операция. Немецкие солдаты о русских.

Из книги Роберта Кершоу «1941 год глазами немцев»:

«Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!» /Артиллерист противотанкового орудия/

«Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…» /Танкист группы армий «Центр»/

После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, – признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. – Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть». /Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер/

«В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов». /Офицер 7-й танковой дивизии/

«Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям» /Генерал-майор Гофман фон Вальдау/

«Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!» /Один из солдат группы армий «Центр»/

«Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись». /Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии/

71 год назад гитлеровская Германия напала на СССР. Каким оказался наш солдат в глазах врага - солдат немецких? Как выглядело начало войны из чужих окопов? Весьма красноречивые ответы на эти вопросы можно обнаружить в книге, автор которой едва ли может быть обвинен в искажении фактов. Это «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» английского историка Роберта Кершоу, которая недавно опубликована в России. Книга практически целиком состоит из воспоминаний немецких солдат и офицеров, их писем домой и записей в личных дневниках.

Вспоминает унтер-офицер Гельмут Колаковски: «Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз». Приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава. «Можно сказать, мы были огорошены услышанным, - признавался Лотар Фромм, офицер-корректировщик. - Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному». Но недоумение тут же сменилось облегчением избавления от непонятного и томительного ожидания на восточных границах Германии. Опытные солдаты, захватившие уже почти всю Европу, принялись обсуждать, когда закончится кампания против СССР. Слова Бенно Цайзера, тогда еще учившегося на военного водителя, отражают общие настроения: «Все это кончится через каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах - они считали, что через 2-3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится целый год, но мы его на смех подняли: «А сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?»

Но не все были столь оптимистичны. Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», - не скрывал он пессимизма... Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии».

В 3 часа 15 минут передовые немецкие части перешли границу СССР. Артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер вспоминает: «В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы».

Захват Брестской крепости был поручен 45-й пехотной дивизии вермахта, насчитывавшей 17 тысяч человек личного состава. Гарнизон крепости - порядка 8 тысяч. В первые часы боя посыпались доклады об успешном продвижении немецких войск и сообщения о захвате мостов и сооружений крепости. В 4 часа 42 минуты «было взято 50 человек пленных, все в одном белье, их война застала в койках». Но уже к 10:50 тон боевых документов изменился: «Бой за овладение крепостью ожесточенный - многочисленные потери». Уже погибло 2 командира батальона, 1 командир роты, командир одного из полков получил серьезное ранение.

«Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при поддержке 35-40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости, образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и младших командиров».

«Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли».
Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление». С этим согласен и начальник штаба ОКВ Гальдер: «После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям».

Для солдат 45-й дивизии вермахта начало войны оказалось совсем безрадостным: 21 офицер и 290 унтер-офицеров (сержантов), не считая солдат, погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской кампании.

Самыми успешными действиями войск вермахта были операцию по окружению и разгрому советских дивизий в «котлах» 1941-го года. В самых крупных из них - Киевском, Минском, Вяземском - советские войска потеряли сотни тысяч солдат и офицеров. Но какую цену за это заплатил вермахт?

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии: «Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись».

Автор книги пишет: «Опыт польской и западной кампаний подсказывал, что успех стратегии блицкрига заключается в получении преимуществ более искусным маневрированием. Даже если оставить за скобками ресурсы, боевой дух и воля к сопротивлению противника неизбежно будут сломлены под напором громадных и бессмысленных потерь. Отсюда логически вытекает массовая сдача в плен оказавшихся в окружении деморализованных солдат. В России же эти «азбучные» истины оказались поставлены с ног на голову отчаянным, доходившим порой до фанатизма сопротивлением русских в, казалось, безнадежнейших ситуациях. Вот поэтому половина наступательного потенциала немцев и ушла не на продвижение к поставленной цели, а на закрепление уже имевшихся успехов».

Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, в ходе операции по уничтожению советских войск в Смоленском «котле» писал об их попытках вырваться из окружения: «Весьма значимый успех для получившего такой сокрушительный удар противника!». Кольцо окружения не было сплошным. Два дня спустя фон Бок сокрушался: «До сих пор не удалось заделать брешь на восточном участке Смоленского котла». Той ночью из окружения сумели выйти примерно 5 советских дивизий. Еще три дивизии прорвались на следующий день.

Об уровне немецких потерь свидетельствует сообщение штаба 7-й танковой дивизии, что в строю осталось всего 118 танков. 166 машин было подбито (хотя 96 подлежали ремонту). 2-я рота 1-го батальона полка «Великая Германия» всего за 5 дней боев на удержание линии Смоленского «котла» потеряла 40 человек при штатной численности роты в 176 солдат и офицеров.

Постепенно менялось и восприятие войны с Советским союзом у рядовых немецких солдат. Безудержный оптимизм первых дней боев сменился осознанием того, что «что-то идет не так». Потом пришли безразличие и апатия. Мнение одного из немецких офицеров: «Эти огромные расстояния пугают и деморализуют солдат. Равнины, равнины, конца им нет и не будет. Именно это и сводит с ума».

Постоянное беспокойство доставляли войскам и действия партизан, число которых росло по мере уничтожения «котлов». Если поначалу их количество и активность были ничтожны, то после окончания боев в киевском «котле» число партизан на участке группы армий «Юг» значительно возросло. На участке группы армий «Центр» они взяли под контроль 45% захваченных немцами территорий.

Кампания, затянувшаяся долгим уничтожением окруженных советских войск, вызывала все больше ассоциаций с армией Наполеона и страхов перед русской зимой. Один из солдат группы армий «Центр» 20 августа сетовал: «Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции». Его рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за «танковую автостраду № 1». «Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее». Победа уже не казалась столь недалекой. Напротив, отчаянное сопротивление противника подрывало боевой дух, внушало отнюдь не оптимистические мысли. «Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!»

За первые месяцы кампании была серьезно подорвана боеспособность танковых частей группы армий «Центр». К сентябрю 41-го 30% танков были уничтожены, а 23% машин находились в ремонте. Почти половина всех танковых дивизий, предусмотренных для участия в операции «Тайфун», располагали лишь третью от первоначального числа боеготовых машин. К 15 сентября 1941 года группа армий «Центр» располагала в общей сложности 1346 боеготовыми танками, в то время как на начало кампании в России эта цифра составляла 2609 единиц.

Потери личного состава были не менее тяжелыми. К началу наступления на Москву немецкие части лишились примерно трети офицерского состава. Общие потери в живой силе к этому моменту достигли примерно полумиллиона человек, что эквивалентно потере 30 дивизий. Если же учесть, что только 64% от общего состава пехотной дивизии, то есть 10840 человек, являлись непосредственно «бойцами», а остальные 36% приходились на тыловые и вспомогательные службы, то станет ясно, что боеспособность немецких войск снизилась еще сильнее.

Так ситуацию на Восточном фронте оценил один из немецких солдат: «Россия, отсюда приходят только дурные вести, и мы до сих пор ничего не знаем о тебе. А ты тем временем поглощаешь нас, растворяя в своих неприветливых вязких просторах».

О русских солдатах

Первоначальное представление о населении России определялось немецкой идеологией того времени, которая считала славян «недочеловеками». Однако опыт первых боев внес в эти представления свои коррективы.
Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике: «Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого... Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям». Подтверждением этого стали первые воздушные тараны. Кершоу приводит слова одного полковника люфтваффе: «Советские пилоты - фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание». Стоит заметить, что в первый день войны с Советским Союзом люфтваффе потеряли до 300 самолетов. Никогда до этого ВВС Германии не несли таких больших единовременных потерь.

В Германии радио кричало о том, что снаряды «немецких танков не только поджигают, но и насквозь прошивают русские машины». Но солдаты рассказывали друг другу о русских танках, которые невозможно было пробить даже выстрелами в упор - снаряды рикошетили от брони. Лейтенант Гельмут Ритген из 6-й танковой дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками русских: «...в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков. Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия...» Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер: «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное сопротивление русских в первые часы войны: «Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»

Автор книги «1941 год глазами немцев» приводит слова офицера, служившего в танковом подразделении на участке группы армий «Центр», который поделился своим мнением с военным корреспондентом Курицио Малапарте: «Он рассуждал, как солдат, избегая эпитетов и метафор, ограничиваясь лишь аргументацией, непосредственно имевшей отношение к обсуждаемым вопросам. «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить...»

Гнетущее впечатление на наступающие войска производили и такие эпизоды: после успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев. «В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».

Зима 41-го

В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская». «Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности». «Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах».

Высокие потери вермахта, отсутствие зимнего обмундирования и неподготовленность немецкой техники к боевым действиям в условиях русской зимы постепенно позволили перехватить инициативу советским войскам. За трехнедельный период с 15 ноября по 5 декабря 1941 года русские ВВС совершили 15 840 боевых вылетов, тогда как люфтваффе лишь 3500, что еще больше деморализовало противника.

Ефрейтор Фриц Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал:«Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть"

Еще пара фрагментов воспоминаний о боях в окружении 510 ГАП РГК, предположительно, записанные на встрече ветерано в Ярославле в 1970 году Колпаковым Т.К. (из личного архива Калякиной Н.В.). Информация взята из реферата школьника, к сожалению, цитаты в нем не обозначены точно, поэтому трудно утверждать, что это фрагмент двух воспоминаний, а не компиляция из воспоминаний нескольких ветеранов собранная в "авторской последовательности". В реферате упоминается, что школьники планировали оцифровать воспоминания и выложить в интернет, но увы гугл с яндексом пока не нашел следов такой публикации. Если кто-то из живущих в Абане поможет связаться со школьным музеем, то очень хотелось бы получить полную копию воспоминаний ветеранов 510 гап...

ФРАГМЕНТ ВОСПОМИНАНИЙ -1
С 5 февраля 1942 г. по 17 февраля 510 ГАП в составе 29 армии был отрезан от своих тылов с севера по р. Волга. Снабжение было прекращено. Самолеты сбросили боеприпасы, а не сухари. Поездки старшин батарей в колхозы под Оленино позволили снабдить полевые кухни картофелем и конопляным семенем. Соли не было.

6 февраля утром усиленный батальон гитлеровцев с лёгкими орудиями стал приближаться к линии обороны 4-го дивизиона. Но командир батареи лейтенант Казанцев ещё накануне ночью на этом участке впереди позиции поставил и тщательно замаскировал 152-миллиметровое орудие Семёна Митрофановича Колесниченко. Наводчиком у него был опытный и отважный артиллерист- красноярец П.С.Корсаков. Когда гитлеровцы приблизились, командир батареи подал команду:
- Зарядить орудие! И тут же упал, сражённый автоматной очередью.
- Огонь! - скомандовал политрук Шитов, и через несколько секунд в колонне врага взорвался первый мощный снаряд, за ним второй, третий… Гитлеровцы заметались, ринулись в стороны от дороги, а наводчик Пётр Корсаков бил прямой наводкой по удирающим фашистам. Но вот выпущен последний шестой снаряд. И тогда все, кто был на огневой позиции, открыли огонь по убегающим фашистам из винтовок и карабинов.
Когда бой кончился, на поле боя осталось лежать около сотни трупов фашистских солдат и офицеров.
Навечно вписан в боевую летопись полка беспримерный подвиг семнадцати воинов-артиллеристов.

ФРАГМЕНТ ВОСПОМИНАНИЙ - 2
...Немцы бомбили постоянно. Погиб зам.командира 1 дивизиона ст. лейтенант Заморов, комбаты Восковой, Иванов, командиры батарей Азиатцев, Таскаев, ефрейторы Горюк, Наталушко, но особенно большие потери полк нес во время немецких наступлений, когда они пытались прорвать оборону.
Руководил обороной штаб полка, который находился в вагонах ст. Мончалово у Разъезда Рубежное. Свой наблюдательный пункт командира полка Ушацкий Клавдий Авксентович оборудовал на водонапорной башне. Орудия 2, 1 и 4-го дивизиона расположили у дороги на Рубежное. Артиллеристы, прочесав лес, окопались в снегу. Слева у д.Ступино окопался 3-й дивизион 152 мм. гаубиц. Но снарядов было всего по десятку на дивизион.
Сообщение со штабом Калининского фронта и сброшенные с самолета боеприпасы не изменили положения. Тогда сформированный из артиллеристов стрелковый батальон в 300 воинов под командованием командира 1 дивизиона капитана Федоренко и комиссара ст. политрука Катушенко и нач.штаба ст.лейтенанта Леонтьева убыл на территорию 39 армии, начав наступление под Сортино.
А 7 февраля 1942 года немцы начали наступление в р-не Мончалово. Наши орудия 2-ое суток прямой наводкой отбивали атаки гитлеровцев. Поединок боевого расчета Колесниченко с целым батальоном немцев, гибель комбата лейтенанта Казанцева, полное окружение (в р-не ст. Чертолино немцы отрезали батальон от 39 армии) - вот трагические итоги одного дня сражений. Руководят обороной офицеры штаба С.Д. Турков и И.А. Щекотов. Немецкие цепи из Рубежное, Корытово, Ступино решительно атакуют окопы полка. Бой принял 2-й дивизион. Ефрейтор Карпенко и красноармеец Гаврилов уничтожают ведущего офицера. Трое отважных: ком. Отделения связи С.И. Прощаев, разведчик старший сержант Логинов П.И., комсорг полка младший политрук Федоренко А.П. ползут на встречу атакующим и забрасывают немцев гранатами. В бою погибли 17 человек, в том числе комиссар Дорошенко. Отличились командир орудия Бутко Н.Ф., комиссар Шитов А.А., командир арт. взвода капитан Третьяк Д.П., медфельдшер лейтенант Мурзин И.М. и др. Немцы отступили. Первые трофеи: пол - шапки гитлеровских крестов.
3-й дивизион лейтенанта Лобыцына В.С. последними снарядами прямой наводкой остановил вклинившихся в оборону немцев. Штаб полка и ходячие раненые ударом с тыла завершили разгром просочившихся немцев вдоль железнодорожной насыпи. В ходе боев в окружении, огнем ручного оружия личный состав полка уничтожил свыше 700 немецких солдат и офицеров. Приказ штаба фронта «продержаться 2-е суток» выполнен.
Выход к своим с боями 18-23 февраля на прорыв вел командир полка капитан Ушацкий Клавдий Авксентович. Рискованным был этот массовый десант, без танков, по глубокому снегу в сторону расположения 30-й армии. Огнем врага отрезана колонна 2-го дивизиона и обоз раненых. Пришлось, повернув на север, вступить в бой. Спасено 106 раненых. Опять потери: погиб командир 2-го дивизиона капитан Петренко, разведчик Красиков, врач Ермолова и др.
И все же в направлении Бахмутово вышли к своим. Полк разместился в госпиталях 39 армии. На «большой Земле» раненым оказана помощь, организована срочно баня и питание артиллеристов. А к вечеру полк уже занял оборону восточнее села Медведица. Война продолжалась»…

← Вернуться